Философия бунта и абсурда Альбера Камю
Да не прозвучит это признание чересчур банально и приземленно, но фамилия этого писателя ассоциируется с названием коньяка. Хотя на самом деле, конечно, общего нет ничего. Кроме разве что того, что Альбер Камю страстно любил хорошие напитки, любил женщин, любил жизнь во всех ее проявлениях. Вопреки смертельному диагнозу – туберкулезу, который он подхватил еще в юности.
Литература о нем уже в несколько раз превосходит по объему всё, что эта незаурядная личность оставила нам в наследие и назидание. И это неудивительно – ведь Нобелевского лауреата, эссеиста, драматурга, философа и писателя Альбера Камю не стало более полувека назад — в 1960-м году, в результате автомобильной катастрофы, в возрасте неполных сорока семи лет. Он не был плодовитым автором, зато во всех трех основных романах – «Посторонний», «Чума» и «Падение» — он решительным образом не похож на себя прежнего. Кроме этих произведений, Камю оставил несколько сборников рассказов, пьесу «Калигула», философские сочинения «Миф о Сизифе» и «Бунтующий человек», письма и дневники. В его портфеле на месте гибели были обнаружены наброски незаконченного романа «Первый человек». Оставаясь верным себе в главном, Камю шел вперед и менялся. Смерть канонизировала этого страстного человека и талантливейшего литератора.
Он всю сознательную жизнь разрывался между философией и художественной прозой. Литературный труд, основанный на вымысле, и философствование настолько тесно переплелись в его сознании, что вызвали к жизни внешне парадоксальный афоризм: «Хочешь быть философом – пиши романы». Что он сам, собственно, и делал. Хотя не скрывал, что его любимым жанром все-таки остается эссе. В его романах сложно не обнаружить философского подтекста, а в философских сочинениях стиль отнюдь не научный, а эссеистичный. Впрочем, философия ХХ века уходит от системного мышления именно к фрагментарности, эпизодичности, эссеистичности. Иные книги можно читать с любой страницы, без особого ущерба для восприятия общего смысла.
Себя же он чаще всего называл не писателем, а моралистом, вкладывая в это слово совсем иной смысл, нежели сегодня. В рабочем кабинете Камю было всего портрета – Льва Толстого и Достоевского. Вот чьим наследником он ощущал себя. Хотя Камю никогда прямо никого не учил, не просвещал, не наставлял, откровенной дидактики сторонился. Однако он никогда не был и представителем т.н. «чистого искусства», никогда не замыкался в узком мире саморефлексии. Он с молодых лет был жаден до любых проявлений жизни: гонял в футбол, сотрудничал в газетах, увлекался девушками. Не прошло мимо него и увлечение философией Ф.Ницше.
Долгое время роман «Посторонний» считался первым крупным произведением Камю. И лишь спустя годы выяснилось, что это не так. Первым законченным романом стало произведение с довольно вызывающим и даже провокационным названием – «Счастливая смерть». Это как бы роман Достоевского «Преступление и наказание», только переписанный на новый лад. Именно в бунтарских, молодых, дерзких традициях.
Сюжет легко поддается пересказу. Заурядный служащий Мерсо (кстати, любимое имя Камю – героя «Постороннего» он назовет точно так же) убивает богатого калеку и ростовщика (чувствуете «след» Достоевского – чем не старуха-процентщица?) Загрея, овладевает его деньгами, тратит их направо и налево. И даже на фоне смертельного туберкулеза (момент для автора явно автобиографический) Мерсо ни в чем не раскаивается, считая, что ничего аморального в убийстве старого, никому не нужного скряги не было. Он умирает счастливым. Почему Камю не стал публиковать роман? Может, потому, что почувствовал в своих построениях глубокую ложь и имморализм. И пусть в юности он запальчиво утверждал: «Всё мое счастье – в этом мире» (аллюзия слов Христа в Евангелии от Иоанна: «Царствие мое – не от мира сего»), но молодость быстро проходит, уступая место зрелости, взвешенности и осторожности. Бунт сменяется либо откровенной апатией, либо ощущением одиночества и «заброшенности».
Как Камю ни открещивался от экзистенциалистской проблематики, он постоянно обращался к ней. Одиночество, смерть, «заброшенность», абсурд – вот далеко не полный перечень категорий, которыми он обогатил философию.
Среди кумиров, среди тех писателей, кого Камю читал и почитал, пусть и не во всем соглашался, был Ф.Кафка. В книге «Миф о Сизифе» ему посвящена целая глава. И она же служит своеобразным «ключом» к пониманию романа самого Камю «Посторонний». Мир произведений Кафки абсурден. Но внешне абсурдна и ситуация, в которую поставлен еще один Мерсо – герой «Постороннего».
Точнее сказать, антигерой. Уже первая фраза книги, написанной как бы от первого лица, способна, скорее, оттолкнуть от героя, нежели расположить к нему. Он не может точно сказать, когда умерла его мама – вчера или сегодня. Дальше – больше. Он едет в дом для престарелых, где мама жила в последние годы (вместе, заметим в скобках, они жить не могли – не о чем было даже разговаривать), но по приезде проводит ночь у гроба матери, даже не взглянув на нее. Лишь курит и пьет кофе. Потом возвращается в Париж, утром следующего дня идет на пляж, встречает девушку, с которой когда-то хотел переспать, но не получилось, идет с ней в кино, на комедию, кладет руку на колено. Этого достаточно для последующей близости уже дома. Затем знакомство с соседом, промышляющим «темными» делишками, и убийство араба, угрожавшего ножом. Напекло голову – вот единственная причина.
Вторая часть – суд. Преступление налицо. Но судят Мерсо не за преступление, а за то, что он пренебрегает общественным лицемерием. Ему припоминают всё – сухие глаза у гроба матери, секс с почти незнакомой девушкой, «поход» в кино на комедийный фильм. И признают выродком рода человеческого. В тонкости индивидуальной психики никто вдаваться не хочет. Вот оно – торжество абсурда! Отдаленным образом ситуация напоминает сюжет романа Ф.Кафки «Процесс». Там человека и вовсе судят неизвестно за что. Мало того, что судят, еще и приговаривают к смерти и приводят приговор в исполнение.
Вслед за небольшой повестью «Посторонний», которая принесла ему первую известность, Камю работает над первым своим философским трудом – «Миф о Сизифе». Книга была закончена в разгар Второй мировой войны, в феврале 1941-го года, когда ее исход еще не был вполне ясен, когда маятник победы готов был качнуться как в ту, так и в другую сторону. Казалось бы, самое неподходящее время для обращения к идеалам античной мифологии. Отнюдь – Сизиф, чей образ Камю решительно переосмыслен, призван был дать уроки стойкости и несгибаемого мужества не только членам Французского Сопротивления, но и всем, кто вступил в смертельную схватку с «коричневой чумой» фашизма.
В каком-то смысле «Миф о Сизифе» — это философский ключ к пониманию «Постороннего». Снова литература и философия теснейшим образом слиты.
Сизиф – один из известных мифологических персонажей. Более того – его имя стало нарицательным по прошествии веков. Стало синонимом труда невыносимого, но и бесполезного.
Миф не только является плодом устного народного творчества, но еще и творчества, имеющего несколько вариантов развития событий. И в отношении Сизифа это замечание вдвойне справедливо. Источники расходятся даже в определении того, кем этот человек был на самом деле и за что столь жестоко был наказан высшими силами.
Интерпретация Камю мифа о Сизифе строится вокруг категории абсурда. Абсурдом пронизана вся человеческая жизнь. Даже жить – и то означает пробуждать абсурд. Даже смерть в этом контексте не столь абсурдна, ибо она – неизбежный венец любой человеческой жизни. В качестве доказательства Камю рассматривает творчество известного австрийского писателя Франца Кафки, в произведениях которого как раз возможно почти всё. Например, в романе «Процесс» главного героя приговаривают, осуждают и казнят без вины.
В условиях борьбы с фашистскими оккупантами Камю предельно возвышает и героизирует образ Сизифа. Пусть борьба с высшими силами и обречена на поражение, но самое главное – не опускать рук и не прекращать борьбы. Если и бывают произведения актуальными, то это – как раз тот самый случай.
Борьба придает человеческой жизни смысл и цену. В конце концов, такой стимул как «назло» тоже бывает полезен в определенных обстоятельствах. Никогда не опускать руки! Всё вокруг орёт и рушится, а тебе хорошо! Потому что у тебя есть точка опоры, моральный стержень, и он не дает сломаться. Но бунт – не самоцель. А абсурд – не приговор.
В контексте героической, пусть и тщетной борьбы с властью, с обстоятельствами, с судьбой, Камю считает самоубийство глубочайшей ошибкой. Оно – своего рода дезертирство в смерть, уход от проблем, ощущение собственной беспомощности. В этом смысле герои таких романов любимого Камю Достоевского как «Бесы» и «Братья Карамазовы» поступают вопреки здравому смыслу, а только исходя из собственного своеволия. Самоубийство – тоже серьезная философская проблема, но не в данном контексте. Для Сизифа оно не является выходом. Можно покончить всё разом, признав, что проиграл жизненную «партию», а можно смиренно жить, преисполняясь все большей гордости и ненависти по отношению к своим угнетателям.
Позиция Камю в отношении Сизифа чем-то напоминает позицию древнегреческих и древнеримских стоиков. Они тоже считали, что человеку надлежит сохранять мудрость и высокое спокойствие, насколько бы окружающие условия ни позорили, ни бесчестили его. Страстями невозможно изменить мир. Сизиф за то время, что раз за разом катит камень в гору, преисполняется ненависти и презрения к своим угнетателям, к богам, которые обрекли его на столь тяжкое и бесполезное занятие. Гордость и чувство собственного достоинства – вот что питает его жажду жизни и наполняет саму жизнь смыслом.
Камю осмысляет смерть с достоинством, без слезливых истерик и трагического надрыва. В концепции абсурда, для кого-то, может быть, и искусственной, он черпал для себя уроки мужества.
Миф о Сизифе трагичен в понимании Камю уже потому, что его главный герой наделен сознанием. Судьба же преодолевается силой презрения. Сизиф, обреченный богами на бесполезный и безнадежный труд, спускается за своим камнем в долину ровным, уверенным шагом – хотя и навстречу мукам, которым никогда не будет конца. Он возвысился духом над судьбой и стал словно крепче своего камня. Камю был уверен, что Сизифа в этом контексте следует считать счастливым.
Что с того, что интерпретация Камю – чистой воды вымысел? А разве выдерживает серьезной критики концепция Ницше о «дионисийском» и «аполлоническом» началах в культуре? Тоже нет. Но вымысел, особенно тот вымысел, что приходится к времени и месту, бывает восхитительней самой правды. Да и правды мы уже никогда не узнаем, если даже часть событий, описанных в мифах, и имела место в действительности.
Во второй (и последней) философской книге – «Бунтующий человек» (1951) Камю уже уходит от всякого ницшеанства и своеволия, он мыслит принципиально иначе, взвешенно, зрело и осторожно. И пусть иные горячие головы поспешили иронически назвать его «Сент-Экзюпери без самолета» — писатель предостерегал от того, чтобы отождествлять понятия «бунта» и «революции». И это было весьма актуально и своевременно в тех исторических условиях, что сложились к началу 50-х гг. Камю открестился от левых радикалов, призывающих к решительным социальным переменам. Прежний бунтарь и «неоязычник» пусть и не превратился в консерватора, но уже выступил с «охранительных» позиций. Теперь он вдохновлялся не солнцем и морем, не дразнящим чувством безнаказанности, как в молодости, а тем огромным нравственным потенциалом, который несла в себе литературная и философская классика. Именно по этой причине Камю по сей день остается одним из наиболее читаемых французских авторов ХХ века.
Павел Николаевич Малофеев
